Друзья мои, меня попросили раскрыть перед вами сердце. Я рад такой возможности. Я хочу, чтобы белые люди поняли мой народ. Некоторые из вас думают, что индеец подобен дикому зверю. Они сильно заблуждаются. Я расскажу вам все о моем народе, и тогда вы сможете судить, человек ли индеец. По-моему, многих бед и кровопролитий можно избежать, если мы честно откроем друг другу наши сердца. Я расскажу вам по-своему, как смотрит на жизнь индеец. У белых больше слов, чтобы рассказать вам, каким они видят индейца, но, чтобы открыть правду, не надо много говорить. Мои слова будут идти от сердца, и я буду откровенен. А-кум-кин-и-ма-ме-хут (Великий Дух) смотрит на меня и слышит мои слова.

Мое имя Ин-мут-ту-уа-лат-лат (Несущийся Через Горы Гром). Я вождь племени вал-лам-вам-кин (проколотых носов - не персе). До меня вождем был мой отец. Мистер Сполдинг, миссионер, назвал моего отца Джозефом, когда тот был молодым. Отец умер несколько лет назад. Его руки не были запятнаны кровью белых людей. Он оставил по себе добрую память. Он учил меня делать моему народу добро.

Наши отцы передали нам много законов, которые они узнали от своих отцов. Это были хорошие законы. Они учили нас обращаться с другими людьми так, как они обращаются с нами. Учили нас никогда не нарушать первыми уговор; учили, что лгать стыдно, учили нас говорить только правду; учили, что стыдно отбирать у человека его жену или имущество, не заплатив. Нас учили, что Великий Дух все видит и слышит и никогда не прощает; что он даст поэтому прибежище душе каждого по его заслугам: если человек был хорошим, его душа получит хороший дом, если же он был плохим, то получит дом плохой. Я верю в это, в это же верят и все мои люди.

Мы не знали, что, кроме индейцев, на свете существуют другие люди, пока примерно сто зим тому назад в наших краях не появились люди с белыми лицами. Они привезли много разных вещей, чтобы обменивать их на меха и шкуры. У них был табак, которого мы прежде не знали. Они принесли кремневые ружья, которые пугали наших женщин и детей. Разговаривать с этими белыми наши люди не могли, но пришельцы объяснялись понятными всем знаками. Это были французы, и они назвали нас людьми с проколотыми носами, потому что в носу мы носили для красоты кольца. Теперь мало кто у нас носит эти кольца, но зовут нас, как прежде. Эти французские трапперы говорили нашим отцам очень много такого, что запало нам в сердце. Что-то было для нас хорошо, что-то плохо. Мнения наших людей об этих французах разделились. Некоторые считали, что нас больше научили плохому, чем хорошему. Индеец уважает смелых и презирает трусов. Он любит речи прямые и ненавидит речи коварные. Французские трапперы говорили нам иногда правду, а иногда лгали.

Первыми белыми людьми, которые пришли к нам в страну, были Льюис и Кларк. Они принесли много такого, чего мы никогда не видали. Они говорили откровенно, и наши люди устроили в их честь большой праздник, доказав этим свое дружеское расположение. Пришельцы были очень добры. Они преподнесли подарки нашим вождям, а наши люди одарили их. У нас было очень много лошадей, и белые взяли сколько захотели, а они за это дали нам ружья и табак. Все индейцы племени не персе стали друзьями Льюиса и Кларка, разрешили им проезжать через свои земли и обязались никогда не воевать с белыми людьми. Это обещание не персе ни разу не нарушили. Ни один белый не может обвинить их в вероломстве. Не персе всегда гордились дружбой с белыми людьми. Когда мой отец был еще юношей, в наши края пришел белый человек (преподобный мистер Сполдинг), который рассказывал о боге. Он говорил нашим людям добрые слова, и они его полюбили. Вначале он молчал о желании белых людей поселиться на наших землях. Об этом ничего не было известно, пока зим двадцать тому назад к нам не пришли белые люди. Они построили себе дома и фермы. Наши люди сначала не возражали против этого. Они считали, что всем хватит места, чтобы жить в мире. Они научились у белых людей многому, что казалось хорошим. Но вскоре обнаружилось, что белые люди очень быстро богатеют и хотят завладеть всем, что имеют индейцы. Мой отец первым разгадал замыслы белых и предостерегал своих сородичей, чтобы они торговали с белыми осторожно. Люди, жадные до денег, казались ему подозрительными. Я тогда был мальчиком, но прекрасно помню предостережения отца. Он был дальновиднее других.

Потом появился белый офицер (губернатор Стивенс), который пригласил всех индейцев племени на совет для составления договора. Совет открылся, и он откровенно сказал, чего хочет. Стивенс сообщил, что в эти места приехало уже очень много белых людей и приедет еще больше; надо разграничить землю так, чтобы индейцы и белые могли разделиться. Чтобы все жили в мире, сказал он, индейцы должны иметь свою территорию и на ней оставаться. Мой отец, который представлял свое племя, наотрез отказался участвовать в этом совете, потому что он хотел остаться человеком свободным. Он заявил, что никто из людей не владеет какой-либо частью земли и поэтому не может продать то, чем не владеет.

Мистер Сполдинг взял отца за руку и сказал: "Иди и подпиши договор!" Отец оттолкнул его со словами: "Зачем ты просишь меня подписать договор и отказаться от моей земли? Твое дело - говорить с нами о боге, а не уговаривать нас распроститься с нашей землей". Губернатор Стивенс понуждал отца подписать договор, но безуспешно. "Я не подпишу вашу бумагу, - сказал отец, - вы ходите, где хотите, также и я; вы не ребенок, я тоже; я думаю своей головой. Никто не может думать за меня. У меня нет другого дома, кроме этого. И я его никому не отдам. Иначе мои люди останутся без родного очага. Убери свою бумагу. Моя рука ее не коснется".

Отец ушел с совета. Несколько вождей других групп, принадлежавших к не персе, подписали договор, и губернатор Стивенс подарил им одеяла. Мой отец предупреждал людей, чтобы они не брали подарки. "Потому что, - говорил он, - через некоторое время белые заявят, что вы получили за свою землю плату". С тех пор четыре группы племени не персе каждый год получали от Соединенных Штатов ренту. Отца моего много раз приглашали на советы и делали все, чтобы заставить его подписать договор, но он был тверд как скала и не хотел передавать белым права на свой дом. Из-за его отказа в племени начались разногласия.

Через восемь лет (в 1863 году) состоялся следующий совет. Вождь, которого за умение говорить называли Юристом, главенствовал на этом совете и продал почти все земли не персе. Отца на совете не было. Он говорил мне: "Когда идешь на совет для переговоров с белыми, всегда помни о своей земле. Не отдавай ее. Белые люди обманом лишат тебя родного дома. Я не взял от правительства Соединенных Штатов никакой платы. Я никогда не продавал своей земли". Во время заключения этого договора Юрист выступил от имени и нашего племени, не имея на то полномочий. Он не имел права продавать нашу Уаллоуа - долину извилистых вод. Она всегда принадлежала людям моего отца, и другие индейцы никогда не оспаривали нашего на нее права. Никто из индейцев не претендовал на Уаллоуа.

Чтобы все знали, какая земля наша, отец установил вокруг нее шесты и сказал: "Внутри - дом моих людей. Белые могут занимать землю за шестами. В пределах этой границы родились все наши люди. Она окружает могилы наших предков, и мы никогда их никому не отдадим".

Правительство Соединенных Штатов заявило, что оно купило у Юриста и других вождей все земли племени не персе, лежащие за пределами резервации Лапуай, но мы продолжали мирно жить на этой территории, пока восемь лет назад белые люди не стали переходить границу, обозначенную моим отцом. Мы предупреждали их, что это очень плохо, но они не хотели уходить с нашей земли, и началась вражда. Белые изображали дело так, будто мы вступили на тропу войны. Они наговаривали на нас своим властям.

Правительство Соединенных Штатов снова потребовало собрать совет для заключения договора. Мой отец был уже слаб и слеп. Он больше не мог представлять свой народ. Вот тогда я стал вождем вместо отца. На этом совете я впервые обратился с речью к белым. Я сказал агенту, проводившему совет: "Я не хотел приходить на этот совет, но пришел в надежде, что мы избежим кровопролития. У белых нет никакого права приходить и занимать нашу землю. Мы никогда не брали от правительства подарков. Ни Юрист, ни какой-либо другой вождь не имеют полномочий продавать эту землю, которая всегда принадлежала моему народу. Она досталась нам от наших отцов, и мы будем защищать ее, пока хоть капля крови будет согревать сердца наших людей". Агент сказал, что в Вашингтоне он получил от Великого Белого Вождя приказ: наше племя должно уйти в резервацию Лапуай, и, если мы подчинимся, он нам во многом поможет. "Вы должны отправиться в резервацию", - сказал агент. Я ему ответил: "Я этого не сделаю. Мне ваша помощь не нужна, у нас всего достаточно, и мы будем счастливы и довольны, если белые оставят нас в покое. Резервация слишком мала для такого множества людей со всем, что им принадлежит. Оставьте подарки себе; мы можем пойти в ваши города и заплатить за то, что нам надо; у нас хватает для продажи лошадей и скота, и нам от вас никакой помощи не нужно; сейчас мы свободны; мы можем идти, куда захотим. Здесь родились наши отцы. Здесь они жили, умерли, похоронены. Мы их никогда не бросим". Агент уехал, и мы долго жили спокойно.

Вскоре после этого отец прислал за мной. Я увидел, что он умирает. Я взял его руку в свою. Он сказал: "Сын мой, тело мое возвращается к матери-земле, а дух мой очень скоро увидится с Великим Духом. Когда я умру, думай о своей земле. Ты вождь этих людей. Они ждут, что ты поведешь их за собой. Всегда помни, что твой отец никогда не продавал эту землю. Если тебя будут просить подписать договор о продаже родных мест, оставайся к этому глух. Через несколько лет белые люди окружат тебя со всех сторон. Они облюбовали для себя это место. Мой сын, никогда не забывай моих предсмертных слов. Эта земля примет тело твоего отца. Никогда не продавай кости отца и матери". Я сжал руку отца и сказал ему, что буду защищать его могилу, пока не погибну. Отец улыбнулся и ушел в страну духов.

Я похоронил его в этой прекрасной долине извилистых вод. Я люблю эту землю больше всего на свете. Человек, который не почитает могилу своего отца, хуже дикого зверя.

Некоторое время мы жили спокойно. Но долго продолжаться так не могло. В горах, окружавших долину извилистых вод, белые нашли золото. Они украли у нас много лошадей, и мы не могли их вернуть, потому что были индейцами. Выручая друг друга, белые лгали. Они угнали у нас очень много скота. Некоторые белые клеймили наш молодняк, чтобы заявить потом, что это их скот. Мне казалось, что кое-кто из белых делал это в Уаллоуа нарочно, чтобы развязать войну. У нас не было друга, который мог бы по нашей просьбе вести наши дела в судах. Белые знали, что мы были недостаточно сильны для борьбы с ними. Я делал все возможное, стараясь избежать кровопролития. Мы уступили белым часть нашей земли, надеясь, что они оставят нас в покое. Мы ошиблись. Белым все было мало. Когда правительство, выступая против других индейцев, обращалось к нам за помощью, мы никогда ему в ней не отказывали. Когда белые бывали в меньшинстве и перевес сил был на нашей стороне, мы могли бы их всех перебить, но не персе хотели жить в мире.

По-моему, о старом договоре нам никогда не говорили правды. Если когда-то земля эта была нашей, то она наша и сейчас - ведь мы ее никогда не продавали. Во время совета посредники, ссылаясь на договор, заявляли, что наша земля была продана правительству. Предположим, приходит ко мне белый и говорит: "Джозеф, мне нравятся твои лошади, и я хочу их купить". Потом он идет к моему соседу и говорит ему: "У Джозефа хорошие лошади, я хочу их купить, но он не хочет их продавать". Мой сосед отвечает белому: "Заплати мне, и я продам тебе лошадей Джозефа". Белый снова приходит ко мне и говорит: "Джозеф, я твоих лошадей купил, и ты должен их мне отдать". Если мы продали свои земли правительству, то они были куплены таким вот способом.

Ссылаясь на договор, заключенный другими племенными группами не персе, белые предъявляли права на мои земли. Нам приходилось очень туго, когда белые скапливались у границы наших владений. Среди них были хорошие люди, и мы с ними мирно уживались, но не все были хорошими.

Почти каждый год из Лапуая являлся агент и приказывал нам перебираться в резервацию. А мы отвечали ему, что нам хорошо и в Уаллоуа. Мы предусмотрительно отказывались брать у него подарки и ренту, которую он предлагал.

С тех пор как белые пришли в Уаллоуа, они все время нас запугивали и насмехались над нами... Они не давали нам покоя. У нас было среди белых несколько хороших друзей, и всякий раз они советовали моим людям в ответ на выходки белых не браться за оружие. Наши молодые воины были очень вспыльчивы, и мне стоило большого труда удерживать их от опрометчивых поступков. С юных лет я нес тяжкое бремя ответственности. Я понял, что мы не сможем устоять перед белыми. Мы были подобны оленям. Они же - словно медведи гризли. У нас земли было мало, а у них много. Мы хотели, чтобы все оставалось так, как создал Великий Дух. А они - нет, и они бы переделали реки и горы, если бы те им мешали.

Год за годом нас запугивали, но войны против моего народа не начинали, пока два года назад к нам не пришел генерал Ховард и не сказал, что он - главный военачальник белых над всей этой землей. Он объявил: "Со мной много солдат. Я приведу их сюда, и тогда мы поговорим снова. Я не позволю никому из индейцев смеяться надо мной, когда я приду вновь. Эта земля принадлежит правительству, и я полон решимости заставить вас уйти в резервацию".

Я возражал против его намерения привести на земли не персе еще больше солдат. В одном здании в форте Лапуай их всегда было полно.

Весной следующего года агент из форта Уматилла прислал мне гонца-индейца сказать, чтоб я встречал генерала Ховарда в Уаллоуа. Сам пойти туда я не мог, но послал брата и пять других вождей встретить генерала, и они долго разговаривали.

Генерал Ховард сказал: "Вы говорили откровенно, и это хорошо. Вы можете остаться в Уаллоуа". Генерал настоял, чтобы мой брат и сопровождавшие его индейцы отправились с ним в форт Лапуай. Когда они туда прибыли, генерал Ховард разослал гонцов и созвал всех индейцев на большой совет. Я участвовал в нем. Я сказал генералу Ховарду: "Мы готовы слушать". Он ответил, что сейчас говорить не будет, а проведет совет на следующий день и тогда все честно скажет. Я сказал генералу Ховарду: "Я готов вести переговоры сегодня. Я участвовал во многих советах, но мудрее не стал. Все мы рождены женщиной, хотя во многом и непохожи. Нас нельзя переделать. Вы такие, какими вас создали, и таким останетесь. Мы такие, какими нас создал Великий Дух, и вы нас переделать не можете. Тогда зачем детям одной матери и одного отца враждовать, почему один должен обманывать другого? Я не верю, что вождь Великий Дух дал одним людям право говорить другим людям, что они должны делать".

Генерал Ховард ответил: "Ты не признаешь моей власти, не так ли? Хочешь диктовать мне условия, не так ли?"

Тогда один из наших вождей - Ту-хул-хул-соте - поднялся с места и сказал генералу Ховарду: "Вождь Великий Дух создал мир таким, какой он есть и каким он хотел его видеть, и часть его он отдал нам, чтобы мы тут жили. Не понимаю, кто дал тебе право говорить, что мы не должны жить там, где он нас поместил".

Генерал Ховард разозлился и сказал: "Замолчи! Я не хочу больше слушать эту болтовню. Закон велит вам отправляться в резервацию и жить там, и я требую, чтобы вы это выполнили, но вы упорно не желаете повиноваться закону (он имел в виду договор). Если вы не уйдете, я займусь этим сам, и вы мне заплатите за свою строптивость".

Ту-хул-хул-соте на это ответил: "Кто ты такой, что требуешь, чтобы мы говорили, а потом запрещаешь мне говорить? Разве ты Великий Дух? Разве ты создал мир? Разве ты создал солнце? Разве по твоей воле текут реки, чтобы нас поить? Разве по твоей воле растет трава? Разве все это создано тобой, что ты говоришь с нами, как с мальчишками? Если все создано тобой, тогда ты вправе говорить, как говоришь".

Генерал Ховард ответил: "Ты упрямый человек, и я посажу тебя под арест",- и приказал солдатам арестовать вождя.

Ту-хул-хул-соте не сопротивлялся. Он спросил генерала Ховарда: "Это твой приказ? Для меня он не имеет значения. Я открыл тебе свое сердце. И назад своих слов не возьму. Я говорил в защиту своей земли. Ты можешь меня арестовать, но не можешь меня переделать или заставить отказаться от того, что я сказал".

Подошли солдаты, схватили моего друга и отвели в караульное помещение. Мои люди стали перешептываться, решая, должны ли они это допускать. Я советовал им покориться. Я знал, что стоит нам оказать сопротивление, и все присутствующие белые, включая генерала Ховарда, будут убиты и мы окажемся виноваты. Стоило мне промолчать, и генералу Ховарду никогда бы уже не пришлось отдать другой несправедливый приказ против моих людей. Я видел опасность и, пока Ту-хул-хул-соте тащили в караулку, встал и сказал: "Теперь я буду говорить. И не важно, арестуешь ты меня или нет". Я повернулся к своим людям и сказал: "Ту-хул-хул-соте арестовали несправедливо, но мы не станем обижаться на это оскорбление. Нас пригласили на этот совет, чтобы мы раскрыли наши сердца, и мы это сделали". Ту-хул-хул-соте продержали в тюрьме пять дней и только потом выпустили.

На этом совет прервался. Утром генерал Ховард пришел к моей палатке и пригласил меня, Белую Птицу и Зеркало отправиться с ним и присмотреть для моих людей землю. Мы поехали, иногда мы проезжали мимо хороших земель, уже занятых индейцами и белыми. Генерал Ховард сказал, указав на эти земли: "Если вы поедете в резервацию, я уберу отсюда этих людей и отдам эти земли вам".

Я ответил: "Нет. Было бы несправедливо обижать этих людей. Я не имею права занять их дома. Я никогда не брал того, что мне не принадлежало. И теперь не возьму".

Целый день ехали мы по резервации и не нашли незанятых хороших земель. Надежный человек сказал мне, что в ту же ночь генерал Ховард отправил письмо, приказав солдатам идти из Уолла Уолла в долину Уаллоуа и, когда мы вернемся домой, выгнать нас оттуда.

На следующий день во время совета генерал Ховард грубо сказал мне, что он дает моим людям тридцать дней для того, чтобы они вернулись домой, собрали свое имущество и переехали в резервацию. "Если вы туда за это время не прибудете, - добавил он, - я сочту, что вы хотите сражаться, и пошлю своих солдат вас выгнать".

Я сказал: "Войны можно и нужно избежать. Я не хочу войны. Мои люди всегда были друзьями белых людей. Почему ты так спешишь? Тридцать дней мне мало, чтобы собраться в путь. Наши стада находятся не в одном месте, и вода в Снейк Ривер высока. Давайте подождем до осени, когда вода спадет. Нам нужно время, чтобы поохотиться и сделать запасы на зиму".

Генерал Ховард ответил: "Если вы задержитесь хоть на один день, придут солдаты и погонят вас в резервацию, а весь ваш скот и лошади, которые к тому времени останутся за пределами резервации, попадут в руки белых людей".

Я знал, что никогда моей земли не продавал и что в Лапуае у меня земли не было, но я не хотел кровопролития. Не хотел, чтобы моих людей убивали. Белые уже убили кое-кого из наших, но убийц за это никто не наказал. Я сказал об этом генералу Ховарду и повторил, что войны не хочу. Я хотел, чтобы жившие в Лапуае собрали свой урожай.

В душе я решил отдать свою землю - лишь бы не было войны. Я отдам могилы моих отцов. Я отдам все, лишь бы на руках белых людей не было крови моего народа.

Генерал Ховард отказался дать мне больше тридцати дней на переселение моих людей вместе с имуществом. Я уверен, что он сразу же начал готовиться к войне.

Вернувшись в Уаллоуа, я увидел, что мои люди очень встревожены - ведь солдаты уже пришли в долину Уаллоуа. Мы держали совет и решили во избежание кровопролития немедленно отправиться в путь.

Ту-хул-хул-соте, очень озлобленный арестом, призывал к войне и склонил многих молодых людей выступить с оружием в руках, чтобы их не выгнали из родных мест, как собак. Он заявил, что только кровь смоет нанесенное ему генералом Ховардом оскорбление. Много понадобилось твердости, чтобы противостоять таким речам, но я заставил своих людей сохранять спокойствие и не начинать войны.

Мы собрали все запасы, какие смогли найти, и двинулись. В Уаллоуа мы оставили много лошадей и скота и несколько сот голов потеряли при переправе через реку. Всем моим людям удалось через нее благополучно перебраться. В Скалистом Каньоне на большой совет собралось много людей племени не персе. Я пришел со всеми своими людьми. Совет продолжался десять дней. Много было воинственных речей, многие горячились. Пять лет назад белые убили отца одного молодого воина. Кровь этого человека запятнала белых, и воин покинул совет, призывая к мести.

Я снова советовал сохранить мир и думал, что опасность уже миновала. Мы не выполнили приказа генерала Ховарда, потому что не могли, но мы хотели это сделать как можно скорей. Я собирался покинуть совет, чтобы добыть мяса для своей семьи, когда пришла весть, что молодой воин, отца которого убили белые, ушел и с ним еще несколько вспыльчивых молодых воинов и что они убили четырех белых. Отомстивший за смерть отца молодой воин прискакал на совет и крикнул: "Что вы тут сидите, как женщины? Война уже началась". Я очень огорчился. Я понял, что войны не миновать, когда узнал, что мои молодые воины втайне от меня закупают боевое снаряжение. Затем я узнал, что арестованному генералом Ховардом Ту-хул-хул-соте удалось объединить сторонников войны.

Среди моих были люди плохие, враждовавшие с белыми, и они до тех пор рассказывали на совете о своих обидах, пока не зажгли гневом сердца всех злобных воинов, участников совета. И все-таки мне не верилось, что войны нельзя избежать. Я знал, что мои молодые воины совершают великое зло, но я задавал себе вопрос: а кто в этом прежде всего повинен? Их тысячи раз оскорбляли; их отцов и братьев убивали; матерей и жен обесчещивали; они теряли рассудок от виски, которое им продавали белые; в довершение всего они лишились крова и были в отчаянии. Если б только я мог вернуть жизнь белым, которых убили мои люди, я отдал бы за это собственную жизнь. Я виню своих молодых воинов, виню и белых. Виню генерала Ховарда за то, что он не дал нам достаточно времени, чтобы вывезти наше имущество из Уаллоуа. Я не признаю за ним права приказывать мне покинуть Уаллоуа в любой срок. Я вообще отрицаю, что мой отец или я продали эту землю. Это по-прежнему наша земля. Возможно, она никогда больше не станет нашим домом, но здесь спит мой отец, и я люблю эту землю, как родную мать. Я оставил ее в надежде избежать кровопролития.

Если бы генерал Ховард дал мне больше времени и я успел бы собрать весь скот, а с Ту-хул-хул-со те обращались бы, как подобает обращаться с человеком, войны бы не было.

Мои друзья из числа белых обвиняли в войне меня. Меня винить не за что. Когда мои молодые воины начали убивать белых, сердце мое сжалось. Хотя я их не оправдываю, я помнил о всех нанесенных мне оскорблениях, и кровь моя кипела. И все же, если бы было возможно, я без боя увел бы своих людей в Страну Бизонов.

Другого пути избежать войны я не видел. Пройдя шестнадцать миль, мы перебрались через Уайт Берд Крик и там устроили привал, намереваясь собрать принадлежавший нам скот, но солдаты напали на нас, и произошло первое сражение. Нас было шестьдесят мужчин, а солдат сто. Бой длился всего несколько минут, и солдаты отступили. Тридцать три солдата было убито, семь ранено. В бою индеец стреляет, чтобы убить, а солдаты стреляют наугад. Ни с одного убитого солдата не сняли скальпа. Мы не считаем нужным снимать скальпы и убивать раненых. Солдатам же не удается убить много индейцев, если нет раненых, оставшихся на поле боя. Вот тогда солдаты добивают индейцев.

Через семь дней после первого боя генерал Ховард прибыл на земли племени не персе и с ним семьсот солдат. Теперь это уже была настоящая война. Мы переправились через Сэлмон Ривер, рассчитывая, что генерал Ховард станет нас преследовать. Мы не ошиблись. Он двинулся за нами, мы повернули, вышли ему в тыл и на три дня отрезали его от обоза. Ховард послал две роты, чтобы открыть дорогу. Мы атаковали их, убили одного офицера, двух проводников и десять солдат.

Мы отступили, рассчитывая, что солдаты станут нас преследовать, но им в тот день уже было достаточно. Они окопались, и наутро мы атаковали их снова. Битва длилась весь день и возобновилась с рассветом. Мы убили четверых и ранили человек восемь.

К этому времени генерал Ховард обнаружил, что мы у него в тылу. Через пять дней во главе трехсот пятидесяти солдат и фермеров он атаковал нас. Нас было двести пятьдесят воинов. Бой длился двадцать семь часов. Четырех наших убили и несколько человек ранили. Генерал Ховард потерял двадцать девять человек убитыми и шестьдесят ранеными.

На другой день солдаты атаковали нас, и мы отступили на несколько миль вместе с семьями и нашим скотом, оставив в руках генерала Ховарда восемьдесят палаток.

Обнаружив, что нас гораздо меньше, чем врагов, мы отступили в долину Биттеррут. Тут на нас вышли другие солдаты и потребовали, чтобы мы сдались. Мы отказались. Они сказали: "Вы не сможете пройти мимо нас". Мы отвечали им: "Мы пройдем мимо вас без боя, если вы нас пропустите, но мы все равно пройдем". Потом мы заключили с этими солдатами договор. Мы согласились никого не трогать, а они позволили нам без боя пройти через долину Биттеррут. Там мы купили у белых людей продовольствие и фураж.

Мы поняли, что с войной покончено. Мы хотели мирно уйти в Страну Бизонов, оставив на будущее решение вопроса о возвращении на наши земли.

С такими намерениями мы продвигались четыре дня и, решив, что беда уже миновала, остановились и заготовили шесты для палаток. Мы двинулись дальше и в конце второго дня увидели, как мимо нашего лагеря прошли трое белых. Думая, что уже заключен мир, мы их не тронули. Мы могли их убить или взять в плен, но мы не заподозрили в них шпионов, а они были ими.

Ночью солдаты окружили наш лагерь. На рассвете один из моих воинов вышел присмотреть за своими лошадьми. Солдаты увидели его и застрелили, как койота. И тут я понял, что это не те солдаты, которых мы оставили позади. Они вышли на нас с другой стороны. Нового военачальника белых звали Гиббон. Он атаковал нас, когда некоторые из моих людей еще спали. Схватка была жестокой. Некоторые из моих воинов проползли за спинами солдат и напали на них с тыла. Во время сражения мы потеряли почти все наши палатки, но в конце концов все же заставили генерала Гиббона отступить.

Убедившись, что захватить нас в плен ему не удастся, он послал в свой лагерь, располагавшийся в нескольких милях от нас, за большими ружьями (пушками), но мои люди поймали посланных и захватили все пушки и боеприпасы. В пушках мы испортили все, что смогли, а порох и снаряды унесли. В битве с генералом Гиббоном мы потеряли пятьдесят женщин и детей и тридцать воинов. Мы задержались, только чтобы похоронить наших погибших. Не персе никогда не воюют с женщинами и детьми; пока шла война, мы могли убить много женщин и детей, но нам было бы стыдно поступать так недостойно.

Мы никогда не снимали с наших врагов скальпы, но, когда генерал Ховард соединился с генералом Гиббоном, их проводники-индейцы вырыли из могил наших убитых и сняли с них скальпы. Мне сказали, что генерал Ховард не давал команды сотворить такое позорное дело.

Быстро, как только могли, отступали мы в Страну Бизонов. Через шесть дней генерал Ховард нагнал нас. Мы атаковали врага и захватили у него почти всех лошадей и мулов (голов двести пятьдесят). Затем мы направились в бассейн реки Йеллоустоун.

По дороге мы захватили белого мужчину и двух белых женщин. Через три дня мы их отпустили. Обращались с ними хорошо. Женщин не оскорбляли. Могут ли сказать мне белые солдаты, что они хоть раз, захватив в плен индейских женщин и продержав их три дня, отпустили их, не нанеся им оскорблений? Разве с женщинами не персе, попавшими в руки солдат генерала Ховарда, обходились так же уважительно?..

Спустя два дня мы захватили еще двух белых. Один из них украл лошадь и бежал. Другому мы сами дали плохую лошадь и сказали ему, что он свободен.

После девятидневного перехода мы оказались у входа в Кларкс Форк Йеллоустоун. Мы не знали, что сталось с генералом Ховардом, но думали, что он послал за новыми лошадьми и мулами. Он не появился, но нас атаковал другой военачальник (генерал Стёрд-жис). Мы сдерживали его натиск, пока не вывели всех наших женщин, детей и скот в безопасное место, а затем, оставив для прикрытия заслон, отступили.

Прошло несколько дней, но про генералов Ховарда, Гиббона и Стёрджиса ничего не было слышно. Мы поочередно отбили все их атаки и уже чувствовали себя в безопасности, когда на нас обрушился еще один отряд, под предводительством генерала (полковника) Майлса. За шестьдесят дней это был уже четвертый отряд, атаковавший нас, и каждый из них численно превосходил наши боевые силы.

Мы узнали про отряд генерала Майлса лишь незадолго до того, как он напал на нас, разделив наш лагерь надвое и захватив почти всех наших лошадей. Человек семьдесят и с ними я оказались отрезанными от остальных. Со мной была моя дочь двенадцати лет. Я дал ей веревку, велел поймать лошадь и присоединиться к тем, кого солдаты от нас отрезали. С тех пор я ее не видел, но знаю, что она жива и у нее все благополучно.

Я думал о жене и детях, окруженных теперь солдатами, и решил к ним пробиться или умереть. Взывая с мольбой к Великому Духу, который правит на небесах, я бросился безоружный сквозь цепь солдат. Мне казалось, что ружья стреляли справа, слева, впереди и сзади меня. Моя одежда была в клочьях и лошадь ранена, но я остался невредим. Когда я достиг своего жилища, жена дала мне ружье и сказала: "Вот твое ружье! Стреляй!"

Солдаты все время стреляли. Шестеро из моих людей были убиты рядом со мной. Десять - двенадцать солдат ворвались в наш лагерь, захватили две палатки, убив троих не персе и потеряв троих своих. Мы сражались на близком расстоянии, шагах в двадцати друг от друга; нам удалось оттеснить солдат на их исходный рубеж. Убитые солдаты остались в наших руках, мы захватили оружие и боеприпасы противника. В течение первых суток мы потеряли восемнадцать мужчин и троих женщин. Генерал Майлс потерял двадцать шесть солдат убитыми и сорок ранеными. На другой день генерал Майлс направил в мой лагерь под защитой белого флага своего посланца. Я велел моему другу Желтому Быку выйти ему навстречу.

Из слов посланца Желтый Бык понял, что генерал Майлс желает, чтобы я обдумал положение, потому что он не хочет напрасно убивать моих людей. Желтый Бык понял, что от меня требуют сдаться и тем предотвратить дальнейшее кровопролитие. Докладывая мне об этом, Желтый Бык усомнился в искренности предложения генерала Майлса. Я послал его ответить генералу, что еще не принял решения, но об этом подумаю и сразу же сообщу ему. Вскоре генерал направил ко мне проводников-индейцев с новым предложением. Я вышел, чтобы их встретить. Они сказали, что, по их мнению, генерал Майлс искренен и хочет мира. Я пошел в палатку генерала Майлса. Он встретил меня, и мы пожали друг другу руки. Генерал сказал: "Заходи, посидим у огня и все обсудим!" Я пробыл у него всю ночь. Утром Желтый Бык пришел узнать, жив ли я и почему не возвращаюсь.

Генерал Майлс не разрешил мне выйти из палатки, чтобы поговорить с моим другом наедине.

Желтый Бык сказал мне: "Они захватили тебя, и я боюсь, что они тебя уже не отпустят. У меня в лагере их офицер, и я буду держать его до тех пор, пока они не отпустят тебя на свободу".

Я ответил: "Не знаю, что они собираются со мной делать, но, если они меня убьют, ты не должен убивать офицера. Ничего хорошего не получится, если в отместку за меня вы убьете его".

Желтый Бык вернулся к своим. В тот день я ни о чем с генералом Майлсом не договорился. Пока я был у него, сражение возобновилось. Я очень боялся за своих людей. Я знал, что мы находимся неподалеку от лагеря Сидящего Быка в стране Короля Георга (Канаде), и подумал, что, быть может, бежавшие туда не персе вернутся с подкреплением. За ночь ни одна из сторон не понесла больших потерь.

На другое утро я по соглашению вернулся в свой лагерь, встретив у флага перемирия офицера, которого наши держали как заложника. Сдаваться нам или нет - мнения разошлись. Мы могли спастись и уйти из гор Биэр По, бросив наших раненых, стариков и детей. Этого мы делать не хотели. Нам не приходилось слышать, чтобы раненые индейцы, захваченные белыми, выживали.

К вечеру четвертого дня генерал Ховард пришел с небольшой охраной и моим другом Чэпменом. Теперь нам было легче договориться. Генерал Майлс сказал мне просто: "Если вы выйдете и отдадите оружие, я сохраню вам жизнь и отправлю в резервацию". Что произошло между генералом Майлсом и генералом Ховардом, я не знаю.

У меня не было больше сил смотреть на мучения наших раненых мужчин и женщин - мы уже и так многих потеряли. Генерал Майлс обещал, что мы сможем вернуться в Лапуай с тем, что у нас осталось. Мне подумалось, что мы сможем начать все сначала. Я поверил генералу Майлсу, иначе я бы никогда не сдался. Я слышал, что его осуждали за данное нам обещание позволить вернуться в Лапуай. Но тогда он мог договориться со мной только на таких условиях. Иначе я бы не давал ему передышки, пока мои друзья не пришли бы ко мне на помощь, а уж тогда ни один из генералов и их солдат не ушел бы из гор Биэр По живым.

На пятый день я пошел к генералу Майлсу, отдал ему свое ружье и сказал: "Я больше никогда не буду воевать". Мои люди нуждались в отдыхе, поэтому нам был нужен мир.

Мне сказали, что мы можем идти с генералом Майлсом к Танг Ривер и пробыть там до весны, а потом нас отправят обратно в наши края. В конце концов решили отправить нас к Танг Ривер. На это мы ничего не могли сказать. Когда мы прибыли в Танг Ривер, генерал Майлс получил приказ отправить нас в Бисмарк. Объясняли это тем, что содержать нас там будет дешевле.

Генерал Майлс возражал против такого приказа. Он сказал: "Вы не должны винить меня. Я хотел сдержать данное вам слово, но мой начальник издал приказ, и я должен его выполнить или уйти в отставку. Вам от этого лучше не станет. Другие офицеры приведут приказ в исполнение".

По-моему, генерал Майлс, если б мог, сдержал бы свое слово. Я не виню его в страданиях, которые выпали на нашу долю после капитуляции. Я не знаю, кого винить. Мы отдали всех лошадей - более тысячи ста - и все наши седла - более ста, и больше мы о них не слыхали. Кто-то завладел нашими лошадьми.

Генерал Майлс передал моих людей другому военному, и нас отправили в Бисмарк. Капитан Джонсон, на попечении которого мы теперь находились, получил приказ доставить нас в форт Ливенворт. В Ливенворте нас разместили в долине, где для приготовления пищи не было иной воды, кроме речной. Мы всегда жили в здоровых местах, где горы были высокие, а вода холодная и чистая. Много моих людей заболело и умерло, и мы похоронили их на чужбине. Не могу даже передать, как истерзалось сердце, глядя на страдания моих людей в Ливенворте. Наверное, Великий Дух, что правит нами сверху, смотрел в это время в другую сторону и не видел, что делали с моим народом.

В жаркие дни (в июле 1878 года) мы узнали, что нас отправят еще дальше от родной страны. Нас не спрашивали, хотим ли мы туда.

Нам приказали погрузиться в железнодорожные вагоны. Пока мы ехали в Бакстер-Спрингс, трое моих людей умерло. Гораздо хуже было умереть так, чем сражаясь в горах.

Из Бакстер-Спрингса (штат Канзас) нас отправили на Индейскую Территорию и там высадили, даже не дав палаток. Лекарств у нас было очень мало, и почти все мы болели. С тех пор как нас стали переселять, погибло семьдесят человек.

Нас очень многие посещали, и эти люди чего только нам не говорили. Кое-кто из начальников (генерал Фиш и полковник Стикни) приехали к нам из Вашингтона и выбрали место, где нам жить. Мы не стали туда перебираться, потому что жить там плохо.

Специальный уполномоченный (Е.А.Хейт) приехал для переговоров с нами. Я сказал ему, как говорил всем и раньше, что жду, когда сдержат слово, данное мне генералом Майлсом. Он ответил, что "этого сделать нельзя; что теперь уже на той территории живут белые люди и вся земля занята; что, если я вернусь в Уаллоуа, я не смогу там жить в мире; что против моих молодых воинов, развязавших войну, начато судебное дело и правительство не может их защитить". Его слова легли камнем мне на сердце. Я понял, что разговор с ним ничего мне не даст. Другие начальники из комитета конгресса тоже приезжали ко мне и говорили, что они помогут нам получить хорошие земли. Я не знал, кому верить...

Потом в лагерь прибыл главный инспектор (генерал Мак-Нил), и мы с ним долго говорили. Он сказал, что мой дом должен находиться севернее, в горах, и что он напишет письмо Великому Вождю в Вашингтоне. В моем сердце вновь ожила надежда увидеть горы Айдахо и Орегона.

В конце концов мне дали разрешение поехать в Вашингтон вместе с моим другом Желтым Быком и нашим переводчиком. Я был этому рад. Я пожимал руки очень многим друзьям, но некоторые вещи никто мне все-таки объяснить не смог. Мне непонятно, как это правительство, послав воевать против нас генерала Майлса, потом нарушило данное им слово. Что-то в этом правительстве не так. Непонятно мне также, почему так много начальников имеют право говорить противоречивые вещи и давать так много всевозможных обещаний. Я видел Великого Отца (президента), его первого помощника (министра внутренних дел), специального уполномоченного (Хейта) и конгрессмена (генерала Батлера) и много других начальников (конгрессменов), и все они уверяли, что они мне друзья и что со мной обойдутся справедливо, но, пока все они говорят правильные вещи, для моего народа почему-то ничего не делается. Я слышал одни разговоры и ничего больше. Хорошие слова не живут долго, если чего-нибудь не дают. Слова не заплатят мне за убитых. Они не заплатят мне за мою землю, захваченную теперь белыми. Они не защитят могилы моих предков. Не заплатят за моих лошадей и мой скот. Они не вернут мне моих детей. Хорошие слова не принесут добра, как обещал ваш военачальник генерал Майлс. Хорошие слова не вернут моим людям здоровья и не спасут их от смерти. Хорошие слова не дадут моим людям дом, где они могут мирно жить и заботиться о себе. Я устал от бесплодных разговоров. Сердце мое сжимается, когда я вспоминаю все хорошие слова и нарушенные обещания. Слишком много говорят те, кто не имеет на это права. Слишком много уже наговорили белые об индейцах ложного, и между ними выросло непонимание. Если белый человек хочет жить с индейцем в мире, это для него возможно. Не нужно никаких неприятностей. Обращайтесь со всеми одинаково. Дайте всем одинаковые законы. Дайте всем равные возможности жить и развиваться. Все люди созданы единственным Правителем - Великим Духом. Все они братья. Земля - мать всех людей, и на ней все должны иметь равные права. Ожидать, что люди, рожденные свободными, будут довольны, когда их, поместив в одном месте, лишат свободы и не позволят передвигаться, куда они хотят, - это все равно что надеяться на то, что реки потекут вспять. Когда вы привязываете лошадь к столбу, разве ждете вы, что она нагуляет силу? Если вы дадите индейцу кусочек земли и принудите его там оставаться, он не будет доволен таким существованием. Я спрашивал нескольких больших белых начальников, кто дал им право приказывать индейцу оставаться на одном месте, когда он видит, что белые люди идут, куда им хочется. Они не смогли мне ответить.

Я прошу правительство только об одном - обращайтесь с нами, как со всеми остальными людьми. Если я не могу вернуться в свой родной дом, дайте мне возможность иметь его в другом месте, где мои люди не будут так быстро умирать... Там, где они сейчас, они умирают. С тех пор как я оставил мой лагерь и уехал в Вашингтон, умерло уже трое. Когда я думаю о нашем положении, сердце мое сжимается. Я вижу, что с людьми моей расы обращаются, как с отверженными, перегоняют их с места на место или пристреливают, как зверей.

Я знаю, что мой народ должен измениться. Рядом с белыми людьми мы не можем сохраниться такими, какими были. Мы просим лишь равноправия, чтобы жить, как живут другие люди. Мы просим, чтобы в нас видели людей. Мы просим, чтобы закон применялся ко всем людям одинаково. Если индеец нарушает закон, наказывайте его. Если нарушает закон белый, наказывайте его тоже.

Дайте мне стать свободным человеком - передвигаться куда хочу, останавливаться где хочу, работать где хочу, торговать, где мне нравится, свободно выбирать себе учителей, свободно исповедовать религию моих отцов, свободно самому за себя думать, говорить и действовать, - и я буду повиноваться закону или нести наказание.

Когда белый человек станет обращаться с индейцами, как он обращается с белыми, у нас больше не будет войн. Мы будем во всем равны - братья одного отца и одной матери, с одним небом над головой, одной землей вокруг и одним правительством для всех. Тогда Великий Дух, что правит наверху, улыбнется своей земле и ниспошлет дождь смыть с лица ее пятна крови, пролитой братской рукой. Этих времен ждут индейцы и об этом молятся. Я надеюсь, что никогда больше до ушей Великого Духа туда, в высоту, не будут долетать стоны раненых мужчин и женщин и что все люди смогут стать единым народом.

Ин-мут-ту-уа-лат-лат говорил от имени своего народа.