Мои дорогие друзья!

Неужели только вчера человек облетел вокруг Луны? Мы с вами до сих пор не перестаем удивляться, как быстро люди преодолели это огромное расстояние. И все же мой путь был намного длиннее, и я прошел его в более короткий срок. Я родился тысячу лет назад, в век стрелы и лука. Понадобилось время, которое равно лишь половине человеческой жизни, чтобы перенести меня в век атомной бомбы, а расстояние от лука и стрелы до атомной бомбы намного больше того, что отделяет нас от Луны.

Я родился во времена, когда люди с любовью относились ко всему, что их окружало, когда они давали прекрасные имена окружавшим их предметам и вещам. Например, "Тессуалуит" вместо сухого и мертвого "Стенли Парк". Я родился в те времена, когда люди любили природу и разговаривали с ней, как с живым существом. Однажды мы плыли с отцом вверх по Индиан Ривер. Мне было тогда совсем мало лет, но я помню, как отец любовался ярким солнцем, освещавшим вершину горы, а потом запел - он благодарил природу, как всегда это делал, произнося на своем языке чуть слышное "благодарю".

А потом пришли незнакомцы, много-много незнакомцев, и словно шквалом смело напрочь целые века. Юношей я очутился уже в самой середине ХХ века.

Я и мой народ были подхвачены волной нового века, но так и не стали частью его; мы плыли по течению без руля и без ветрил, всего лишь беспомощные пленники водоворотов. В крохотных резервациях, на клочках земли, мы жили словно в сером тумане небытия, стыдясь нашей культуры, над которой вы глумитесь, не зная, кто мы и куда идем, потеряв связь с настоящим и не видя будущего.

И все же за какие-то несколько коротких лет я узнал мой народ. Я видел его таким, каким он был всегда, когда вел жизнь, полную достоинства и самосознания, когда он был преисполнен молчаливой уверенности у себя дома и хорошо знал путь, по которому ему предстоит идти. Но его культура умирала и неуклонно теряла силу своего воздействия.

У нас не было времени привыкнуть и приспособиться к тем огромным переменам, которые происходили вокруг нас, казалось, мы теряем то, что имеем, ничего не приобретая взамен. Мы так и не получили возможности привыкнуть к прогрессу ХХ века и постепенно научиться использовать его блага.

Знаете ли вы, что испытывает народ, не имеющий пристанища, лишенный всего прекрасного? Уродство угнетает человека, ибо душе, чтобы воспрянуть, нужна красота. Знаете ли вы, как горько сознавать, что для общества, для тех, кто тебя окружает, ты не представляешь ценности, что к тебе приходят только затем, чтобы оказать помощь, а совсем не затем, чтобы сотрудничать, как с равным. Ибо те кто приходит, знают, как знаешь это и ты, что тебе нечего им дать. Знаете ли вы, что значит быть униженным народом и сознавать, что тебя считают обузой для страны? Может быть, сейчас у нас нет ни сил, ни знаний, чтобы внести ощутимый вклад, но разве кто-нибудь попытался дать нам время и возможность для этого? Нас отталкивали в сторону, решив, что мы невежественны и никогда ничему не научимся.

Знаете ли вы, что значит быть человеком, лишенным возможности гордиться своим народом, своими близкими, испытывать гордость за самого себя? Вам неведома горечь и боль этого чувства, и поэтому я расскажу вам, что значит быть таким человеком. Это значит не верить в завтрашний день, ибо он ничего не сулит тебе. Это значит жить в резервации, похожей на мусорную свалку, чувствовать, как в душе умирает мечта о прекрасном, потому что не может душа человека отражать красоту внешнего мира, если глаза не находят ее вокруг.

А теперь вы протягиваете мне руку и говорите: "Иди сюда, будем вместе". Но как могу я прийти к вам? Я нищ и гол, и мне стыдно. Мое достоинство уязвлено. Что принесу я вам, если у меня ничего нет? Что из моей культуры может вам пригодиться и что способно заинтересовать вас? Над моими жалкими сокровищами вы только посмеетесь. Неужели я должен прийти к вам как нищий и получить все из ваших всемогущих рук?

Не значит ли это, что мне надо пока повременить, пока я не найду самого себя, пока не верну растерянные сокровища? Я подожду, пока сам не понадоблюсь вам, пока вам не понадобиться то, что есть у меня, и то, что я могу вам дать. Вот тогда, подняв голову, я скажу жене и детям: "Слышите, они зовут меня, я им нужен, и я должен идти". С гордо поднятой головой я пересеку улицу и пойду к вам навстречу как равный к равному. Я не отвергну с презрением ваших даров, а вы примете меня не из одной только жалости. Жалость! Я не нуждаюсь в ней. Вот без мужества и гордости мне не обойтись. Я не приду к вам для того, чтобы стать жалким объектом вашего милосердия. Я приду к вам, преисполненный чувства собственного достоинства, или же не приду совсем.

Вы произносите много громких слов об интеграции в школах. Где она? Можно ли вообще говорить о какой-то интеграции, когда нет интеграции социальной? До тех пор, пока не будет интеграции в сердцах и сознании людей, будет всего лишь совместное физическое присутствие, а стены будут так же высоки, как горные хребты.

Давайте заглянем с вами во двор любой из средний школ, где введено совместное обучение. Перед нами ровный уродливо-черный асфальт пустого школьного двора. Но вот звенит звонок на перемену, и ученики заполняют двор. Вы видите в одном конце его группку белых учеников, а на другом, у забора, их туземных братьев. Ровной, как стол, поверхности двора как не бывало - перед вами горы, глубокие овраги, зияющие пропасти. Они разделяют учеников, они стоят преградой между вашими и нашими детьми, и никто из них не в силах преодолеть ее. Но вот снова звонок, и двор пустеет. Теперь интеграция переместилась в стены школы. Школьные классы слишком малы для глубоких оврагов и пропастей. Поэтому пропасти здесь совсем маленькие, ведь мы с вами не можем допустить, чтобы и здесь они были такими же огромными, как и на школьном дворе, во всяком случае, не можем допустить, чтобы это происходило прямо на наших глазах.

Чего же мы хотим? Прежде всего мы хотим, чтобы нас уважали как народ, и хотим сознавать себя народом, достойным такого уважения. Мы хотим равных возможностей, чтобы строить свою жизнь. Но мы хотим строить ее не по вашим нормам и правилам, мы никогда не сможем сделать этого. Нам нужна специализированная помощь в вопросах образования, нужна такая же специализированная помощь на период нашего становления, нужны специализированные курсы обучения английскому языку; нам нужны руководство и советы и равные возможности для нашей молодежи получить работу после окончания учебы. Иначе она потеряет веру в себя и скажет: "Какой смысл во всем этом?"

Никто не должен забывать, что наш народ имеет особые права, которые были гарантированы ему всеми договорами и обещаниями. Мы не просим своих прав, как милостыни, и не будем благодарить за них, ибо, видит небо, мы заплатили за них слишком дорогой ценой. Мы заплатили за них гибелью нашей культуры, утратой нашего достоинства и самоуважения. Мы расплачивались и расплачивались за них - пока наконец не стали поверженным, нищим, покоренным народом.

Я знаю, в глубине души вы хотели бы помочь нам. Но сделать это не легко. И все же вы могли бы сделать немало. Когда вы встретите представителя моего народа, отнеситесь к нему так, как он того заслуживает - как к сыну или брату. Может, пока все сводится именно к этому.

Письмо Дэна Джорджа, вождя индейского племени капилано(Британская Колумбия, Канада) было зачитано на состоявшемся в 1974 году симпозиуме по проблемам экономического развития Севера и будущего туземных общин пастером Андрэ-Пьерром Стейнманном, отметившим, что, с его точки зрения, это письмо в равной мере отражает чувства и чаянья всех коренных жителей США, Гренландии и Канады.

Перевод Стеценко Г.
"Курьер ЮНЕСКО", 1975г., февраль.