Несколько недель назад продюсер с радио «Свободная Европа» Ольга Логинова провела день с моей семьей в нашем доме в штате Нью-Йорк, снимая нашу «обычную жизнь». Она работала над шестиминутным сюжетом, который, по ее словам, нужно было срочно подготовить. Она хотела показать всему миру и особенно россиянам, что существуют «примеры удачного усыновления из России».
Вопрос о российских сиротах и о том, хорошо ли с ними обходятся в американских приемных семьях, превратился в «горячую точку» запутанного политического конфликта. Все началось с принятия американским правительством закона Магнитского, нацеленного против российского подхода к проблемам прав человека. Противостояние обострилось после того, как Россия в ответ запретила существовавшую больше двух десятилетий практику усыновления сирот американскими семьями. Российские пропагандисты, ссылаясь на несколько печально известных случаев, очерняют американских приемных родителей в целом и укореняют идею о том, что американцы – монстры.
В результате теперь десятки американских приемных родителей оказались в подвешенном состоянии – как и маленькие дети, чахнущие в российских приютах. Вице-президент организации «Семьи в поддержку усыновления детей из России и Украины» («Families for Russian and Ukrainian Adoption») (FRUA) Джен Уондра (Jan Wondra) говорит, что документы на усыновление российским властям подали 700 американских семей, сейчас оказавшихся в состоянии неопределенности, причем примерно 230 из них уже встречались со своими детьми. Многие организации и активисты здесь и за границей сейчас борются – публично или за кулисами – за отмену запрета. Однако у его российских сторонников есть мощный аргумент: «От рук американских родителей погибли 20 усыновленных в России детей».
«Взгляни, мир, — говорят они, – с тем, как американцы воспитывают наших детей что-то сильно не так. Нашим детям с ними опасно. Запрет оправдан, и его надо сохранить». Только в прошлом месяце, меньше чем через 60 дней после того, как запрет вступил в силу, трехлетний Макс Шаттто (Max Shatto), усыновленный в России в прошлом октябре, был найден мертвым на улице у своего дома в Техасе. Русские закричали об убийстве. Эта новость укрепила их уверенность в том, что американцы – плохие родители. Вскрытие показало, что ребенок умер от травм, которые нанес себе сам, но в России этому не поверили.
Никто не отрицает, что 20 смертей усыновленных из России детей – это тревожная статистика. Даже если брать ее в контексте всех 60 тысяч усыновлений, что-то с этим действительно не так. В самом деле. Я знаю это, потому что удочерила девочку из России и потому что постоянно общаюсь с приемными родителями российских сирот.
Это обычный опыт среди американских родителей, которые воспитывают усыновленных в России детей. Дети попадают к нам с эмоциональными и/или физическими проблемами. Некоторые из нас к этому готовы — или, по крайней мере, знают о трудностях еще до усыновления. Но для большинства оказывается неожиданностью, когда они обнаруживают, что дети к ним не привязываются. Эта проблема называется реактивным расстройством привязанностей и ее причиной служит раннее расставание с биологической матерью. Младенцы не получают той ласки и той заботы, которых они заслуживают. В приютах их нужды едва удовлетворяются. В итоге они подсознательно привыкают к тому, что привязываться к людям опасно.
Поэтому приемные дети из России часто бывают отстраненными, подавленными, враждебными. Они чрезмерно возбудимы, требовательны, ненасытны и трудноуправляемы. Некоторые из них уже в подгузниках бывают жестоки к себе и к другим. При этом они сильны физически. Известные нам 20 смертей – это лишь вершина айсберга плохого обращения и пренебрежения. У меня нет точных цифр, но, судя по тому, что я слышала, для усыновленных в России детей серьезные поведенческие проблемы – скорее правило, чем исключение. Десятки приемных родителей страдают молча, стыдясь и пытаясь понять, как вышло, что они, по меньшей мере, дважды путешествовали через полмира, чтобы получить ребенка, который отвергает их любовь.
Ничто так не ошеломляет, как попытки обнимать и укачивать восьмимесячного малыша, который тебя отталкивает. Я могу многое рассказать о том, как это болезненно, когда ты пытаешься привязаться к не подпускающему тебя к себе ребенку. Долгое время ты прибегаешь к отрицанию и думаешь, что это с тобой что-то не так. Ты надеешься излечить ребенка любовью. Затем однажды ты осознаешь, что одной любви может не быть достаточно. Ты пытаешься понять, как думают дети, начавшие жизнь в приютах. Наконец, ты начинаешь отдавать себе отчет в том, что делом твоей жизни отныне будет не только воспитывать своего ребенка, но и стараться его исцелить.
Десять лет назад мы с моим мужем Риком привезли из сибирского детского дома ребенка. У нас были трудные времена, но когда нашей дочке было 3 года, мы узнали про реактивное расстройство привязанностей и начали с ней работать. Мы применяли множество педагогических техник. Со временем они начали давать эффект, и Джулия постепенно привязалась к нам с мужем, а мы привязались к ней.
Российское правительство не хочет признавать свою причастность к этой проблеме. Джулия жила в мрачном, сером, пахнувшем аммиаком здании. Она была одним из десяти младенцев в палате и одним из 100 – в детском доме номер 2. Когда в феврале 2003 года мы привезли ее домой, ее кожа была белой как алебастр, потому что она никогда, никогда не бывала на улице и не видела дневного света. Я могу только догадываться, как часто она плакала, и никто не обращал на это внимания. Как она хотела, чтобы ее взяли на руки – но ее не брали. Со временем она поняла, что на ласку можно не рассчитывать, и научилась ожидать меньшего. Чтобы избавиться от последствий этих суровых уроков, полученных в младенчестве, ей может потребоваться вся жизнь. Как мать Джулии я понимаю: ее борьба – это моя борьба.
Вернемся к запрету на усыновления. Да, 20 смертей – это ужасно. И да, тысячи американских семей делают все возможное, что вырастить сильно пострадавших усыновленных детей. Большинство этих родителей тратят огромные эмоциональные и финансовые ресурсы, чтобы дать своим детям реальный шанс на жизнь.
Наша семья считается «примером удачного усыновления из России», потому что Джулия привязана к родителям и находится в благополучном состоянии. Мы понимаем, как нам повезло. Мы также понимаем, насколько такое везение непрочно. Слишком часто – чаще, чем можно вообразить — эти дети заходят слишком далеко. В итоге они попадают в патронатные семьи, реабилитационные центры или даже в тюрьмы.
Зарубежное усыновление – не идеальный выход, но альтернатива этому одна: российские дети будут расти и взрослеть в приютах. Речь идет примерно о 700 тысячах детей, живущих в российских детских домах. Как бы российским сторонникам запрета ни хотелось продолжать использовать своих сирот как политические пешки, им следует прекратить очернять «американских родителей в вакууме». В сущности, это большая удача для россиян, что существуют американские семьи, которые готовы пытаться склеить из осколков разбитые приютами жизни российских детей.
Оригинал публикации: The Daily Beast