После окончания войны между Севером и Югом в 1865 году, я работал несколько месяцев в Индейском Бюро департамента внутренних дел в Вашингтоне (пока м-р Харлан не уволил меня за то, что я написал "Листья травы"). В то время туда, чтобы повидать Великого Отца, приезжало необычайно много индейских посетителей, ехали делегации по делам о договорах, о поселениях и т. д. Это были молодые или среднего возраста люди, а еще чаще старики с Запада, Севера, реже с Юга, группами от пяти до двадцати человек каждая, - наглядное доказательство того, что может создать Природа (при "выживании сильнейших" - все слабые особи погибли, их отсеяла смерть), - словно показывая, как земля и лес, воздействие бурь и стихий и суровая жизнь закаляют и формируют людей, настоящих вождей, богатырски рослых, невозмутимых, мускулистых, в совершенной красоте силы, - полное выявление и расцвет человеческой личности не благодаря высшей степени "культуры" и искусственной цивилизации, а вследствие уподобления нашего рода гигантским, живучим, кряжистым деревьям или монолитным, несокрушимым скалам, причем люди нисколько не уступают лучшим из этих деревьев и скал, а пожалуй даже и превосходят их.

Там были омаха, понка, виннебаго, шайены, навахо, апачи и многие другие. Позвольте мне последовательно изложить, употребляя настоящее время, то, что я видел и слышал на одной из этих конференций в Индейском Бюро. Все головы и лица выразительны, даже красивы. Природа прорывается наружу из самых первобытных глубин. У большинства щеки раскрашены красной или другой краской. (Малый Холм открывает собрание речью, которую переводчик произносит по частям.) У многих вокруг головы плотно затянутые уборы из ярких лент и орлиных перьев. На шее - ожерелья из медвежьих когтей. Большинство вождей закутаны в широкие одеяла ярко-алого цвета; у двух или трех - синие, и у одного я вижу черное. (Мудрый человек по имени Мясо произносит короткую речь, очевидно спрашивая о чем-то. Уполномоченный по индейским делам Доул отвечает ему и переводчик снова переводит по частям.) У всех главных вождей томагавки, или топорики, некоторые богато украшены. Видны клетчатые рубахи, не очень чистые. Теперь говорит рослый парень Расщелина Дня. На нем пышный головной убор из перьев и узких лент, из под которого видно лицо, все раскрашенное желчно-желтой краской. Приглядитесь к этому юному вождю. Несмотря на раскраску, Расщелина Дня - красивый индеец, обходительный и спокойный. На нем темно-серое одеяние и мягкая черная шляпа, ноги обмотаны ремнями из оленьей кожи. Одежда его опрятна, и против нее не возразила бы и мода; она просторна и легка, так что видно его отличное сложение, особенно шея, грудь и ноги. ("Апполон Бельведерский!" - невольно воскликнул прославленный европейский художник, впервые увидев молодого индейца племени чокто.)

Один из краснокожих посетителей, худой и дикий на вид индеец, тот, что в черном шерстяном одеяле, увенчан пустой рогатой головой бизона. В чертах многих вождей я замечаю большое сходство с Бурбонами (мне сказали, что среди индейцев это нередко.) Во время "переговоров" в канцелярии уполномоченного индейцы избегали садиться на стулья, они предпочитали сидеть на полу, прислонившись к чему-нибудь, или стоять у стен, завернувшись в свои одеяла. Хотя кое-кто из молодых, как я уже сказал, напоминал красотой великолепных животных, но мне кажется, что пальму первенства по живописности, по телосложению, по выразительности лиц и т. д. следовало отдать старым или пожилым вождям и мудрецам.

Мой опыт и наблюдения в Индейском Бюро привели меня к одному твердому убеждению: есть в американских аборигенах, в их наиболее характерных, существенных чертах, во всем их физическом облике что-то очень величавое, очень горделивое, что-то отдаленно напоминающее наш цивилизованный идеал, - такое, чего не уловила наша литература, портретная живопись и т. п. и что почти наверное никогда не будет передано будущему. Ни один биограф, ни один историк, ни один художник не уловил этого и, вероятно, не сможет уловить - настолько это отлично, настолько далеко от наших стандартных представлений о человеческих достоинствах. Перья, раскраска, даже пустой череп бизона не показались мне, мягко выражаясь, нелепей многих из тех мод, которые я видел в цивилизованном обществе. При описании этих выдающихся представителей аборигенов, среди которых мне, наверное, довелось видеть немало самых лучших, я не применил бы, как определяющее, слово "дикие" (во всяком случае, в обычном его значении). Я внимательно присматривался к ним, изучая их, и порою наши воплощения личного достоинства и геройства (как в условном, общепринятом представлении, так даже и в знаменитых поэмах и драмах) казались мне по сравнению с ними хилыми, тщедушными и ничтожными.

Переводчики, агенты Индейского Бюро или другие белые, официально сопровождавшие индейцев, тоже всегда интересовали меня; я много беседовал с ними. Иногда, уже закончив служебные дела, я отправлялся в гостиницы, где располагались группы индейцев, и проводил там час или два. Конечно, мы не могли о многом беседовать, хотя (при помощи переводчиков) наши беседы были подчас очень оживленны и более значительны, чем это можно предположить. По счастью, индейцы принимали меня и обращались со мной всегда самым сердечным образом.

Уолт Уитмен

"Избранные произведения"